Висельник
06.11.2007, 18:53
*небольшое примечание:желтый,по Ахматовой-цвет болезни,или по крайней мере,нездоровья,а зеленый-цвет здоровья,уравновешенности считается*
Красное тусклое небо нависало над головой и давило на плечи. Серо – коричневая пустыня напоминала что-то, но он был уверен, что ничего похожего никогда не видел. Здесь не было песка, лишь сухая растрескавшаяся земля. Шагов за десять все как будто начинало расплываться, так что точно разглядеть ничего было нельзя, но просто физически ощущалось, что на сколько хватает глаз, до самого горизонта лишь эта истосковавшаяся по воде земля и безумное красное небо без намека на ветер и облака.
И дорога. Даже не дорога, тропинка, еле различимая, но прямая, как стрела. И опять неизвестно почему он совершенно точно знал, что она тянется через все видимое пространство, и уходит вдаль…
Вся местность создавала впечатление не дикости, но одичания. Давным-давно здесь жили люди, но теперь их нет, и, как обычно бывает, когда брошенное человеком животное становится еще хуже и опаснее, чем совсем дикое, не знавшее его, это место наводило тоску и уныние, заставляло затравленно оглядываться и постоянно ждать, даже, опасаться чего-то…
Мужчина стоял на середине тропинки и недоуменно глядел на груду досок, сложенную на обочине. Он был самый несчастный на свете…
Оценивающе посмотрел назад, туда, откуда пришел. А шел он очень долго! Или нет… Непонятно. По времени это, наверное, заняло совсем немного, но вот для него путь был вечен. Во всяком случае, его одежда успела стать серой и, возможно из-за красного неба, приобрести странный желтый оттенок…
Много чего случалось во время пути… Бывало, рядом что-то вспыхивало, но дорога, не раздумывая, сворачивала в сторону от света, обходя его, а Несчастному Человеку было страшно и, признаться, лень сворачивать с нее.
Бывало, и без того размытые донельзя очертания окружающего мира темнели, и он шел лишь по наитию, зажмурившись, напрягшись и ожидая падения в бездну.
Бывало, тропинка взбиралась на холм, и Несчастный начинал проклинать ее, не замечая пропастей по обе стороны подъема.
Бывало, луч света пробивался через пелену неба и гладил его по лицу. Но он либо отталкивал его, либо вовсе не замечал.
Какое-то время назад дорожка стала прямой. Чуть позже он перестал понимать, двигается он или нет. Для него ничего не менялось, размытые очертания окрестностей оставались прежними. И он остановился…
Он устал. Очень.
Сейчас Несчастный, кажется, понял, что делать с этими досками. Проклиная судьбу за великие трудности, он пытался установить столб. Когда тот в очередной раз упал, парень всмотрелся в окружающие размытые тени, и понял, что они не стояли на месте, неуловимо и непонятно для него двигались.
Он задумался, и сделал было шаг к ним, но тут вспомнил: чтобы столб стоял нужны подпорки. Их вполне можно смастерить из других досок. Он вернулся к своему несложному строительству.
Несчастный не помнил, как сюда попал. Он не всегда был в этой проклятой всеми пустыне, не всегда шел по этой захудалой тропе, нет. Разве что воспоминания его- на самом деле лишь самовнушение. А это не так.
Помнится, и он смеялся, и он любил… Помнится, и его любили…
Может быть, он был слишком умный? Может, слишком глупый? Может, испорчен вниманием и обществом? Или он родился с этим, это его судьба? Или это внушение, самовнушение, гипноз?..
Но это уже неважно. Важно, что он здесь…
Просто в шелковое полотно жизни медленно закрадывались вопросы без ответа, вопросы «Зачем?». А даже шелк можно испортить, изрезать. Все начало рушиться, размышления о жизни до добра не доводят… А кому нужна рваная тряпка, пусть и шелковая?..
Несчастный взял в руки узкую, толстую и крепкую на вид доску. Опоры у столба вышли хлипкими, еле сами держатся. «А, сойдет!», подумал он, глядя на них. Так и сейчас, глядя на заготовку в руках. Поставил к столбу импровизированную скамеечку, не крепче опор, взял в руки подходящий камень, валявшиеся здесь два больших гвоздя и встал на нее. Она выдержала. «Отлично, еще пригодится…»-была мысль.
Одним концом он приколотил доску сверху к столбу, а на другом конце повис, пробуя на прочность свою работу. Она покачнулась, дерево застонало, но выдержало.
Несчастный спрыгнул и постоял с минуту. Что-то коснулось его лба, но он отвернулся и посмотрел на свободный конец доски, к которому накрепко была привязана петля.
Внезапный ветерок шевельнул ее. Ветер здесь был незваный гость. Несчастный посмотрел туда, откуда тот прилетел, но ничего не увидел, кроме тропинки… Та сторона, куда он всегда шел, слегка посветлела.
-Нет, - сказал он вслух. – Я не пойду, я устал…
Свечение никуда не делось, и он с негодованием поставил свою скамейку поудобней и встал на нее. Шершавая веревка царапала ладони, жгла шею, но Несчастный закрыл глаза, чтобы не видеть дороги… И спрыгнул.
Он корчился и шевелил ногами, будто хотел идти, бежать куда-то, но не мог. Через несколько мгновений все прекратилось, но за миг до того, как измученная сама собой душа вылетела из тела, он широко раскрыл глаза и посмотрел туда, куда должен был сегодня идти. Посмотрел со страданием…
Лучи... солнца, прекрасного родного солнца, которое так здесь и не появилось, целовали и гладили его лицо до тех пор, пока он не испустил дух. После этого они погасли.
Вся смутность, из-за которой не было видно почти ничего вокруг тоже начала исчезать. Вдоль тропинки проступили сначала смутные, а потом совсем ясные очертания.
Виселицы… Тысячи, десятки тысяч их тянулись до самого горизонта, откуда шел несчастный. Одну от другой отделяло всего лишь двадцать шагов, не больше. И на каждой висело по человеку. Несчастные люди… Тысячи, десятки тысяч, наверняка миллионы, а скорей всего, гораздо больше. Снова налетел ветерок, и мертвецы закачались в петлях, заскрипело дерево… Не поднялось воронья, не прокатилось перекати-поле.
Чем дальше к горизонту от новой виселицы, тем старше были трупы. Этот вид ввергал в безумие… Тем, что это все было на самом деле.
А там, куда вела дорога, ничего не прояснилось. Там все было по-прежнему смутно.
Кто-то брел по тропе…
Девушка шла долго. Во всяком случае, ее одежда успела стать серой и, возможно из-за красного неба, приобрести странный желтый оттенок…
Много чего случалось во время пути…
Она была самая несчастная на свете.
Она устала. Очень.
Несчастная остановилась на середине тропинки и недоуменно поглядела на груду досок, сложенную на обочине. Оценивающе посмотрела назад, туда, откуда пришла…
Мир вокруг нее был смутным по-прежнему, но тени шевелились, и ей стало почему-то страшно, когда она взяла в руки узкую, толстую и крепкую на вид доску...
Что-то нежно поцеловало ее в лоб, и она вслух прошептала:
-Тени не дают света…
Странные слова. И, возможно, глупые…
Девушка моргнула и удивленно тряхнула головой. Тени вокруг шевелились, и она дрожащими руками прибила доску к столбу…
Она стояла на скамейке, перед ней висела петля. Она была самая несчастная на свете. Но…
Девушка снова тревожно оглянулась. Тени словно ждали ее. Но с тем, что гладило ее щеку, они сладить не пытались…
Гладило щеку? Она охнула, почувствовав тепло. Лучик…
Он обнимал ее, играл с ней, бегая с носа на лоб и обратно, касался ее губ и кокетливо прятался в ее волосах. И тут что-то произошло…
Она ощутила ласку… Она почувствовала любовь.
Тени окутывали ее и окружали. А там, куда она должна идти был смутный, скрытый пеленой то ли тумана, то ли глаз свет.
Петля висела перед ней, заманивая в свои объятия… Но лучик обнимал сильнее!..
Девушка не могла позволить себе остаться у теней…
Она спрыгнула со скамейки, развернулась, обеими руками схватилась за веревку и со всех сил дернула. Столб заскрипел, покачнулся и рухнул не задев ее.
А девушка улыбаясь уже бежала по дорожке к свету, подхватив подол платья ярко-зеленого цвета. Ее любимого цвета.
Бежала туда, где протянув руку она могла найти счастье…
Когда мутность пустыни отступила, ее уже не было. Точнее, она была, но не здесь… Подул ветерок, и мертвецы закачались, заскрипело дерево.
Кто-то брел по тропинке…
Я остановился и недоуменно посмотрел на груду досок, лежащую на обочине…
Красное тусклое небо нависало над головой и давило на плечи. Серо – коричневая пустыня напоминала что-то, но он был уверен, что ничего похожего никогда не видел. Здесь не было песка, лишь сухая растрескавшаяся земля. Шагов за десять все как будто начинало расплываться, так что точно разглядеть ничего было нельзя, но просто физически ощущалось, что на сколько хватает глаз, до самого горизонта лишь эта истосковавшаяся по воде земля и безумное красное небо без намека на ветер и облака.
И дорога. Даже не дорога, тропинка, еле различимая, но прямая, как стрела. И опять неизвестно почему он совершенно точно знал, что она тянется через все видимое пространство, и уходит вдаль…
Вся местность создавала впечатление не дикости, но одичания. Давным-давно здесь жили люди, но теперь их нет, и, как обычно бывает, когда брошенное человеком животное становится еще хуже и опаснее, чем совсем дикое, не знавшее его, это место наводило тоску и уныние, заставляло затравленно оглядываться и постоянно ждать, даже, опасаться чего-то…
Мужчина стоял на середине тропинки и недоуменно глядел на груду досок, сложенную на обочине. Он был самый несчастный на свете…
Оценивающе посмотрел назад, туда, откуда пришел. А шел он очень долго! Или нет… Непонятно. По времени это, наверное, заняло совсем немного, но вот для него путь был вечен. Во всяком случае, его одежда успела стать серой и, возможно из-за красного неба, приобрести странный желтый оттенок…
Много чего случалось во время пути… Бывало, рядом что-то вспыхивало, но дорога, не раздумывая, сворачивала в сторону от света, обходя его, а Несчастному Человеку было страшно и, признаться, лень сворачивать с нее.
Бывало, и без того размытые донельзя очертания окружающего мира темнели, и он шел лишь по наитию, зажмурившись, напрягшись и ожидая падения в бездну.
Бывало, тропинка взбиралась на холм, и Несчастный начинал проклинать ее, не замечая пропастей по обе стороны подъема.
Бывало, луч света пробивался через пелену неба и гладил его по лицу. Но он либо отталкивал его, либо вовсе не замечал.
Какое-то время назад дорожка стала прямой. Чуть позже он перестал понимать, двигается он или нет. Для него ничего не менялось, размытые очертания окрестностей оставались прежними. И он остановился…
Он устал. Очень.
Сейчас Несчастный, кажется, понял, что делать с этими досками. Проклиная судьбу за великие трудности, он пытался установить столб. Когда тот в очередной раз упал, парень всмотрелся в окружающие размытые тени, и понял, что они не стояли на месте, неуловимо и непонятно для него двигались.
Он задумался, и сделал было шаг к ним, но тут вспомнил: чтобы столб стоял нужны подпорки. Их вполне можно смастерить из других досок. Он вернулся к своему несложному строительству.
Несчастный не помнил, как сюда попал. Он не всегда был в этой проклятой всеми пустыне, не всегда шел по этой захудалой тропе, нет. Разве что воспоминания его- на самом деле лишь самовнушение. А это не так.
Помнится, и он смеялся, и он любил… Помнится, и его любили…
Может быть, он был слишком умный? Может, слишком глупый? Может, испорчен вниманием и обществом? Или он родился с этим, это его судьба? Или это внушение, самовнушение, гипноз?..
Но это уже неважно. Важно, что он здесь…
Просто в шелковое полотно жизни медленно закрадывались вопросы без ответа, вопросы «Зачем?». А даже шелк можно испортить, изрезать. Все начало рушиться, размышления о жизни до добра не доводят… А кому нужна рваная тряпка, пусть и шелковая?..
Несчастный взял в руки узкую, толстую и крепкую на вид доску. Опоры у столба вышли хлипкими, еле сами держатся. «А, сойдет!», подумал он, глядя на них. Так и сейчас, глядя на заготовку в руках. Поставил к столбу импровизированную скамеечку, не крепче опор, взял в руки подходящий камень, валявшиеся здесь два больших гвоздя и встал на нее. Она выдержала. «Отлично, еще пригодится…»-была мысль.
Одним концом он приколотил доску сверху к столбу, а на другом конце повис, пробуя на прочность свою работу. Она покачнулась, дерево застонало, но выдержало.
Несчастный спрыгнул и постоял с минуту. Что-то коснулось его лба, но он отвернулся и посмотрел на свободный конец доски, к которому накрепко была привязана петля.
Внезапный ветерок шевельнул ее. Ветер здесь был незваный гость. Несчастный посмотрел туда, откуда тот прилетел, но ничего не увидел, кроме тропинки… Та сторона, куда он всегда шел, слегка посветлела.
-Нет, - сказал он вслух. – Я не пойду, я устал…
Свечение никуда не делось, и он с негодованием поставил свою скамейку поудобней и встал на нее. Шершавая веревка царапала ладони, жгла шею, но Несчастный закрыл глаза, чтобы не видеть дороги… И спрыгнул.
Он корчился и шевелил ногами, будто хотел идти, бежать куда-то, но не мог. Через несколько мгновений все прекратилось, но за миг до того, как измученная сама собой душа вылетела из тела, он широко раскрыл глаза и посмотрел туда, куда должен был сегодня идти. Посмотрел со страданием…
Лучи... солнца, прекрасного родного солнца, которое так здесь и не появилось, целовали и гладили его лицо до тех пор, пока он не испустил дух. После этого они погасли.
Вся смутность, из-за которой не было видно почти ничего вокруг тоже начала исчезать. Вдоль тропинки проступили сначала смутные, а потом совсем ясные очертания.
Виселицы… Тысячи, десятки тысяч их тянулись до самого горизонта, откуда шел несчастный. Одну от другой отделяло всего лишь двадцать шагов, не больше. И на каждой висело по человеку. Несчастные люди… Тысячи, десятки тысяч, наверняка миллионы, а скорей всего, гораздо больше. Снова налетел ветерок, и мертвецы закачались в петлях, заскрипело дерево… Не поднялось воронья, не прокатилось перекати-поле.
Чем дальше к горизонту от новой виселицы, тем старше были трупы. Этот вид ввергал в безумие… Тем, что это все было на самом деле.
А там, куда вела дорога, ничего не прояснилось. Там все было по-прежнему смутно.
Кто-то брел по тропе…
Девушка шла долго. Во всяком случае, ее одежда успела стать серой и, возможно из-за красного неба, приобрести странный желтый оттенок…
Много чего случалось во время пути…
Она была самая несчастная на свете.
Она устала. Очень.
Несчастная остановилась на середине тропинки и недоуменно поглядела на груду досок, сложенную на обочине. Оценивающе посмотрела назад, туда, откуда пришла…
Мир вокруг нее был смутным по-прежнему, но тени шевелились, и ей стало почему-то страшно, когда она взяла в руки узкую, толстую и крепкую на вид доску...
Что-то нежно поцеловало ее в лоб, и она вслух прошептала:
-Тени не дают света…
Странные слова. И, возможно, глупые…
Девушка моргнула и удивленно тряхнула головой. Тени вокруг шевелились, и она дрожащими руками прибила доску к столбу…
Она стояла на скамейке, перед ней висела петля. Она была самая несчастная на свете. Но…
Девушка снова тревожно оглянулась. Тени словно ждали ее. Но с тем, что гладило ее щеку, они сладить не пытались…
Гладило щеку? Она охнула, почувствовав тепло. Лучик…
Он обнимал ее, играл с ней, бегая с носа на лоб и обратно, касался ее губ и кокетливо прятался в ее волосах. И тут что-то произошло…
Она ощутила ласку… Она почувствовала любовь.
Тени окутывали ее и окружали. А там, куда она должна идти был смутный, скрытый пеленой то ли тумана, то ли глаз свет.
Петля висела перед ней, заманивая в свои объятия… Но лучик обнимал сильнее!..
Девушка не могла позволить себе остаться у теней…
Она спрыгнула со скамейки, развернулась, обеими руками схватилась за веревку и со всех сил дернула. Столб заскрипел, покачнулся и рухнул не задев ее.
А девушка улыбаясь уже бежала по дорожке к свету, подхватив подол платья ярко-зеленого цвета. Ее любимого цвета.
Бежала туда, где протянув руку она могла найти счастье…
Когда мутность пустыни отступила, ее уже не было. Точнее, она была, но не здесь… Подул ветерок, и мертвецы закачались, заскрипело дерево.
Кто-то брел по тропинке…
Я остановился и недоуменно посмотрел на груду досок, лежащую на обочине…